И, чаруя, те звуки пьянят, Потому что в них слезы звенят, Оживая, уста говорят.
Царь своей не жалеет казны, Он в серебряных тенях луны Увезенной жалеет жены.
. . . . . . . .
Конь усталый с добычей не скачет, Звуки льются… Но что это значит, Что смычок упрекает и плачет?
Так томительна песня была, Что тогда же и смерть им пришла; Свой покойница дар унесла;
И опять у ней косы густые, И струятся до пят, развитые, Точно колос полей, золотые…
* * *
Do, re, mi, fa, sol, la, si, do. Ням-ням, пипи, аа, бобо. Do, si, la, sol, fa, mi, re, do. Папаша бреется. У мамы Шипит рагу. От вечной гаммы, Свидетель бабкиных крестин, У дочки стонет клавесин… Ботинки, туфельки, сапожки Прилежно ваксит старший сын И на ножищи, и на ножки… Они все вместе в Luxembourg Идут сегодня делать тур, Но будут дома очень рано И встанут в шесть, чтоб неустанно Do, re, mi, fa, sol, la, si, do. Ням-ням, пипи, аа, бобо. Do, si, la, sol, fa, mi, re, do.
МОРИС РОЛЛИНА
БОГЕМА
Последний мой приют — сей пошлый макадам, Где столько лет влачу я старые мозоли В безумных поисках моей пропавшей доли, А голод, как клеврет, за мною по пятам.
Твоих, о Вавилон, вертепов блеск и гам Коробку старую мою не дразнят боле! Душа там скорчилась от голода и боли, И черви бледные гнездятся, верно, там.
Я призрак, зябнущий в зловонии отребий, С которыми сравнял меня завидный жребий, И даже псов бежит передо мной орда;
Я струпьями покрыт, я стар, я гнил, я — парий. Но ухмыляюсь я презрительно, когда Помыслю, что ни с кем не хаживал я в паре.
БИБЛИОТЕКА
Я приходил туда, как в заповедный лес: Тринадцать старых ламп, железных и овальных, Там проливали блеск мерцаний погребальных На вековую пыль забвенья и чудес.
Тревоги тайные мой бедный ум гвоздили, Казалось, целый мир заснул иль опустел; Там стали креслами тринадцать мертвых тел. Тринадцать желтых лиц со стен за мной следили.
Оттуда, помню, раз в оконный переплет Я видел лешего причудливый полет, Он извивался весь в усильях бесполезных:
И содрогнулась мысль, почуяв тяжкий плен, И пробили часы тринадцать раз железных Средь запустения проклятых этих стен.
БЕЗМОЛВИЕ
Безмолвие — это душа вещей, Которым тайна их исконная священна, Оно бежит от золота лучей, Но розы вечера зовут его из плена; С ним злоба и тоска безумная забвенна, Оно бальзам моих мучительных ночей, Безмолвие — это душа вещей, Которым тайна их исконная священна. Пускай роз вечера живые горячей, Ему милей приют дубравы сокровенной, Где спутница печальная ночей Подолгу сторожит природы сон священный. Безмолвие — это душа вещей.
ПРИЯТЕЛЬ
Одетый в черное, он бледен был лицом, И речи, как дрова, меж губ его трещали, В его глазах холодный отблеск стали Сменялся иногда зловещим багрецом.
Мы драмы мрачные с ним под вечер читали, Склонялись вместе мы над желтым мертвецом, Высокомерие улыбки и печали Сковали вместе нас таинственным кольцом.
Но это черное и гибкое созданье В конце концов меня приводит в содроганье. «Ты — дьявол», — у меня сложилось на губах.
Он мигом угадал: «Вам Боженька милее, Так до свидания, живите веселее! А дьявол вам дарит Неисцелимый Страх».
ТРИСТАН КОРБЬЕР
ДВА ПАРИЖА
1
НОЧЬЮ
Ты — море плоское в тот час, когда отбой Валы гудящие угнал перед собой, А уху чудится прибоя ропот слабый, И тихо черные заворошились крабы.
Ты — Стикс, но высохший, откуда, кончив лов, Уносит Диоген фонарь, на крюк надетый, И где для удочек «проклятые» поэты Живых червей берут из собственных голов.
Ты — щетка жнивника, где в грязных нитях рони Прилежно роется зловонный рой вороний, И от карманников, почуявших барыш, Дрожа, спасается облезлый житель крыш.
Ты — смерть. Полиция храпит, а вор устало Рук жирно розовых в засос целует сало. И кольца красные от губ на них видны В тот час единственный, когда ползут и сны.
Ты — жизнь, с ее волной певучей и живою Над лакированной тритоньей головою, А сам зеленый бог в мертвецкой и застыл, Глаза стеклянные он широко раскрыл.
2
ДНЕМ
Гляди, на небесах, в котле из красной меди Неисчислимые для нас варятся снеди. Хоть из остаточков состряпано, зато Любовью сдобрено и потом полито!
Пред жаркой кухнею толкутся побирашки, Свежинка с запашком заманчиво бурлит, И жадно пьяницы за водкой тянут чашки,