Черным косам в час свиданья Холод лунного лобзанья,
Руки нежные твои В кольца цепкие змеи.
А заря зазеленеет, Ложе ласк обледенеет,
Где твой мертвый гость лежал, И, еще полна любовью, Прислоненный к изголовью Ты увидишь там — кинжал.
СОВЫ
Зеницей нацелясь багровой, Рядами на черных березах, Как идолы, старые совы Застыли в мечтательных позах.
И с места не тронется птица, Покуда, алея, могила Не примет останков светила И мрак над землей не сгустится.
А людям пример их — наука, Что двигаться лишняя мука, Что горшее зло — суета, Что если гоняться за тенью Кого и заставит мечта, Безумца карает — Движенье.
ПОГРЕБЕНИЕ ПРОКЛЯТОГО ПОЭТА
Если тело твое христиане, Сострадая, земле предадут, Это будет в полночном тумане, Там, где сорные травы растут.
И когда на немую путину Выйдут частые звезды дремать, Там раскинет паук паутину И змеенышей выведет мать.
По ночам над твоей головою Не смолкать и волчиному вою.
Будет ведьму там голод долить, Будут вопли ее раздаваться, Старичонки в страстях извиваться, А воришки добычу делить.
СТАРЫЙ КОЛОКОЛ
Я знаю сладкий яд, когда мгновенья тают И пламя синее узор из дыма вьет, А тени прошлого так тихо пролетают Под вальс томительный, что вьюга им поет.
О, я не тот, увы! над кем бессильны годы, Чье горло медное хранит могучий вой И, рассекая им безмолвие природы, Тревожит сон бойцов, как старый часовой.
В моей груди давно есть трещина, я знаю, И если мрак меня порой не усыпит И песни нежные слагать я начинаю Все, насмерть раненный, там будто кто хрипит, Гора кровавая над ним все вырастает, А он в сознаньи и недвижно умирает.
СПЛИН
Бывают дни — с землею точно спаян, Так низок свод небесный, так тяжел, Тоска в груди проснулась, как хозяин, И бледный день встает, с похмелья зол,
И целый мир для нас одна темница, Где лишь мечта надломленным крылом О грязный свод упрямо хочет биться, Как нетопырь, в усердии слепом.
Тюремщик-дождь гигантского размера Задумал нас решеткой окружить, И пауков народ немой и серый Под черепа к нам перебрался жить…
И вдруг удар сорвался как безумный, Колокола завыли и гудят, И к облакам проклятья их летят Ватагой злобною и шумной.
И вот… без музыки за серой пеленой Ряды задвигались… Надежда унывает, И над ее поникшей головой Свой черный флаг Мученье развевает.
СЛЕПЫЕ
О, созерцай, душа: весь ужас жизни тут Разыгран куклами, но в настоящей драме. Они, как бледные лунатики, идут И целят в пустоту померкшими шарами.
И странно: впадины, где искры жизни нет, Всегда глядят наверх, и будто не проронит Луча небесного внимательный лорнет, Иль и раздумие слепцу чела не клонит?
А мне, когда их та ж сегодня, что вчера, Молчанья вечного печальная сестра, Немая ночь ведет по нашим стогнам шумным С их похотливою и наглой суетой, Мне крикнуть хочется — безумному безумным: «Что может дать, слепцы, вам этот свод пустой?»
ЛЕКОНТ ДЕ ЛИЛЬ
СМЕРТЬ СИГУРДА
Сигурда больше нет, Сигурда покрывает От ног до головы из шерсти тяжкий плат, И хладен исполин среди своих палат, Но кровь горячая палаты заливает.
И тут же, на земле, подруги трех царей: И безутешная вдова его Гудруна, И с пленною женой кочующего гунна Царица дряхлая норманских рыбарей.
И, к телу хладному героя припадая, Осиротевшие мятутся и вопят, Но сух и воспален Брингильды тяжкий взгляд, И на мятущихся глядит она, немая.
Вот косы черные на плечи отвела Герборга пленная, и молвит: «О царица, Горька печаль твоя, но с нашей не сравнится: Еще ребенком я измучена была…
Огни костров лицо мое лизали, И трупы братние у вражеских стремян При мне кровавый след вели среди полян, А свевы черепа их к седлам привязали.
Рабыней горькою я шесть ужасных лет У свева чистила кровавые доспехи: На мне горят еще господские утехи Рубцы его кнута и цепи подлый след».
Герборга кончила. И слышен плач норманки: «Увы! тоска моя больней твоих оков… Нет, не узреть очам норманских берегов, Чужбина горькая пожрет мои останки.